С.Н.КЕЛЬ

ВОСПОМИНАНИЯ АКТЕРА, РЕЖИССЕРА И

ДИРЕКТОРА СОВЕТСКИХ ТЕАТРОВ

Глава 2

Чухлинка и дачный театр

На второе лета моего пребывания в Чухлинке, на даче Васильева, пастроили летнюю сцену, перед сценой сделали скомейки, которые после спектакля должны были разбираться, чтобы было больше места для танцев, меня вселили в сарай рядом со сценой, где я все лето и жил. Нельзя забыть того счастья, когда поработав над устройством сцены, ее оборудованием, устройством декораций, которые состояли из комнаты, составленной вставками, на которых с той и другой стороны были наклеены обои разного цвета, почему и получалось две разные комнаты с тремя дверями и двумя окнами, мы увидали наш дачный театр и 25-го мая 1909 года его открыли. Почему-то мои товарищи – Ваня Васильев, Саша Косятов, давно уже ушедшие из жизни и другие артисты-любители нашего театра, меня выбрали режиссером и я руководил и репетициями, и спектаклями, распределяя роли; меня выбрали потому, что это было нелегко и никому не хотелось летом себя обременять этой работой, - надо было выбрать пьесу, прочитать несколько раз, распределить роли, приготовить план декораций / у нас никаких экскизов и макетов не было/ и наконец поработать над мизансценами и т.п. Все это я взял на себя с согласия всего коллектива вплоть до выбора репертуара и всех юридических оформлений спектакля / афиши, разрешения, билеты и т.п./, все это я делал с удовольствием, радуясь тому, что я и режиссер и актер; конечно я забирал себе более выигрышные роли, считая себя комиком. Открытие было очень торжественным, погода благоприпятствовала, в 12 ч. был детский праздник, с 2-х часов дня уже играл военный оркестр духовой музыки, дети веселились, играли, танцевали, руководил праздником, а после вечернего спектакля танцами, - Сережа Зейдель, ему было всего 18 лет, учился он в каком-то техническом училище, а по сцене он себя именовал Завьялов-Дельский. В день открытия шла комедия Лысенко-Коныча «Жена с того света», я играл комика-лакея, остальных играли Сима Косятова, Саша Косятов, Борис Лакутин, Женя Трескина, Ваня Васильев, Таня Нехорошева – с удовольствием их всех вспоминаю, это были настоящие энтузиасты, не без артистических способностей. Зрителей-дачников набралось очень много, спектакль имел большой успех, сбор по билетам в 50 коп. был вполне удовлетворительный, так что хозяева театра ничего из своего кармана не докладывали. За это лето мы сыграли много спектаклей: «Кто в лес, кто по дрова» Ленского, я играл Сакердона Сакердоновича Печеночкина; три водевиля в одном из которых «Самоубийца» я играл Савушку и получил подарок – букет цветов в котором лежала записка, «ценим талант и благодарим за доставленное удовольствие».

Но особенно остался в памяти спектакль «На дворе во флигиле» Чирикова, где я играл старика Якова Ивановича. Мой большой друг и до настоящих дней Иван Сергеевич Свищев, играл Платона Ильича и наша с ним сцена – диалог проходила с большим успехом; когда я оставался один перед самоубийством и присаживался на кончик дивана, на котором спал мой сын Ваня и грустно пел «Спи младенец мой прекрасный, баюшки баю», изливая этим свое горе безнадежности, аудитория затихала и многие плакали; по окончании спектакля приходили ко мне за кулисы и меня поздравляли, хвалили и т.п. Прекрасно играл Платона Ильича, Свищев, он учился в реальном училище святого Михаила, выделялся из всей нашей компании принципиальностью, серьезностью, среди нас он пользовася авторитетом и действительно это был очень интересный человек с будущим, с ним мы ее не раз встретимся. Вспоминаю очень способных любительниц Лазареву и Ненашеву, долго состоявших в нашем кружке; все это было люди доровитые, культурные и в высшей степени порядочные. Лето прошло незаметно и не взирая на то, что я очень много времени уделял дачному театру и мало занимался науками, готовясь к переэкзаменовкам, всетаки переэкзаменовки сдал и перешел в 5-й класс Московской 5-ой гимназии. Когда теперь я вспоминаю Чухлинку и дивных своих друзей, Сашу Ксятова, Сережу Зейделя или Завьялова-Дельского, Юру Лаппа-Старженецкого, Шуру и Витю Макса, Симу и Валю Косятовых, Павла Еремина, иногда приезжавших к нам на спектакли Сережу Соколова и Колю Соловьева, мне делается радостно и грустно. Это были истинные друзья, энтузиастически любящие искусство, честные порядочные люди. Многих из них уже нет, каждый из них прошел свой жизненный путь, п некоторые живы и до сих пор остались моими лучшими добрыми друзьям, как например Иван Сергеевич Свищев, который кончил школу Московского Малого Академического театра, был актером в свое время популярной студии Малого театра и в настоящее время работает в Московском художественном Академическом театре, а Николай Николаевич Соловьев со своей супругой, дивным его спутником жизни Лидией Алексеевной до сих пор благополучно здравствуют и заканчивают свой честно прожитый век в одиночестве, в свое время, пережив большое горе, они в Великую Отечественную войну потеряли своих двух сыновей, которые отдали свою жизнь за народ, за спасение Родины от фашистких захватчиков.

Итак настала зима 1909-го года. Наша группа артистов-любителей уже достаточно окрепла организационно и мы два раза в неделю собирались на квартире Ивана Васильева на углу Мясницкой улицы и Сретенского бульвара; из всех наших любителей квартира Вани Васильева была наиболее подходящей и для собраний и для репетиций, тем более, что его дядя Алексей Леонтьевич и тетка Лидия Васильевна, у которых он жил и воспитывался прекрасно к нашему кружку относились и всячески поддерживали наши мероприятия,считая проведение нашего досуга данным образом полезным, отвлекающим нас от всего плохого, что могло быть в нашем возрасте. И действительно, нас не увлекали никакие пьянки, баловство и т.п. Мы были увлечены нашим общим делом и серьезно работали. Председателем кружка мы выбрали Ивана Ивановича Васильева, который и вел все документальные дела, я же попрежнему остался режиссером, что меня очень увлекало, т.к. к этому добавлялась организационная работа по устройству спектаклей, проведению репетиций, рекламированию, подысканию театральных площадок и т.п. И вот с большим трудом мне удалось снять театральное помещение О-во купеческих приказчиков в Козмедемьянском переулке на Маросейке, получить разрешение от Московского исправника на проведение спектакля, организавать рекламу и даже провести работу по организации зрителя. Первым спектаклем в Москве была уже игранная нами пьеса в Чухлинке «Жена с того света» Лысенко-Коныча, исполнители были те же, что и летом в Чухлинке, но ведь это было в Москве, на настоящей сцене. Я настолько был счастлив и как говорят наверху блаженства, что играл роль Лакея, все время занимался световыми эффектами, включая и выключая софиты и рампу, входя с лампой на сцену, чего по ходу действия делать не полагалось. В общем все это было по детски не серьезно, но занятно. Эта зима имела большое влияние на мое дальнейшее театральное преобразование: почти еженедельно я бывая в театре Корша, этот театр у москвичей пользовался большим успехом, в то время театр в две недели выпускал одну премьеру. В наши дни, когда я пишу о прошлом-далеком, в современных театрах выпускают премьеру, подготавливая ее месяц, а то и два, теперь по системе гениального К.С. Станиславского, много времени уходит на застольный период, где разбирают каждую фразу, подводя под нее мысль предварительную, данную и последующую, это называется подтекстом. Считая это абсолютно правильным и необходимым, я должен вспомнить свою режиссерскую работу в Горьковском Драматическом театре /
бывш. Нижний Новгород/, где в 1933-м году я бы директором и ставил сложнейшую пьесу А.П. Чехова «Чайка». Нину играла Валентина Петровна Голоднова, Треплева Николай Евгеньевич Щепановский, Тригорина Петр Дорофеевич Муромцев и Сорина. Адольф Георгиевич Георгиевский – все это дивные редкие актеры, пусть будет «Провинциальные» всю свою жизнь отдали искусству – театру – их уже нет, все они вероятно на «том свете» объеденились в коллектив адского рая и бедным грешникам показывают свое мастерство, вероятно для вечного суда готовят «Жизнь человека» Леонида Андреева, что когда-то я видел в МХАТе и сделал грустные выводы о жизни. У нас при постановке «Чайки» застольный период занял всего одну репетицию, а далее мы пошли на сцену и через 22 дня спектакль был показан Нижегородскому зрителю, который принял этот спектакль как исключительную Нижегородскую радость. Вот Вам и застольный период! Вот Вам и в два месяца выпускать одну постановку и т.д. Совершенно ясно, что дело не в застольных периодах и ни в сроках выпуска спектаклей, а в атистических кадрах, в способностях актера, если бы в наши дни , т.е. в те годы, в которые я пишу эту, может быть очень «ограниченную» повесть были бы живы Михаил Провыч и Ольга Осиповна Содовские, Константин Николаевич Рыбаков, Александр Алексеевич Остужев, Иван Андреевич Рыжов, Иван Михайлович Москвин, Михаил Михайлович Тарханов, Ольга Владимировна Гзовская, конечно Константин Сергеевич Станиславский, Владимир Федорович Грибунин и другие им подобные таланты, мы бы без всяких «периодов» показывали бы нашему народу прекрасные, жизненные спектакли и волновались бы вместе с ними, и плакали-бы и радовались-бы. А теперь продолжим рассказ о театре Корша, хозяином которого был Федор Адамович Корш. Театр имел редкие талантливые артистические кадры: Чарин, Радин, Борисов, Климов, Блюменталь- Тамарина, Кригер, Лысенко, Карелина-Ранч, Надежда Александровна Смирнова ее особенно выделяю, так как с Надеждой Александровной работал в Малом театре, где я в 1918 году был актером, о Н.А. Смирновой буду еще писать, выделяя ее как идейного человека и талантливую актрису.

В этом 1910-м году я пересмотрел почти все спектакли этого театра : «Отметка в поведении», «Юная буря» Разумовского, «Мария Ивановна» Чирикова и другие, но особенно я вспомиаю два спектакля, которые вероятно будут вспоминать в своем последнем воздыхании – перед гробом – это «Евреи» Чирикова и « Пробуждение Весны» Ведекинда – помню эти спектакли очень отчетливо: В спектакле «Евреи» участвовали: отца Лейзера играл – Загорянский, Лия – Смирнова, Нахман – Чарин и Шлойме, часовой мастер – Пельтцер, спектакль был очень остро – протестующим против тенденции гонения на евреев, что в этот период в нашей царской России было очень одиозно, а финальная сцена в последнем действии – еврейский погром, шла под шум и возгласы зрителей; этот спектакль я смотрел несколько раз и помню, как на первом представлении на галлереи 2-го яруса, где я сидел во 2-м ряду, моя соседка разрыдалась и когда уже кончился спектакль, кричала «варвары», ее повидимому супруг, очень хорошо одетый господин долго успокаивал и вместе с капельдинером вытаскивали ее из театра и усаживали на извозчика, я за ними наблюдал, так как почемуто этот эпизод меня очень занимал. Вот терерь уже, через пятьдесят лет вспоминая этот случай, хочу проанализировать тогдашнее свое состояние, - все во мне протестовало, я был возмущен наглой глупостью лююдей, которые били и издевались над такими же людьми, как они сами и на другой день в гимназии, когда один из моих товарищей издевался над евреем, его звали Володя Шик, выкрикивая на весь корридор «Жид селедку запрягал, сам на палочке сказал», я схватил этого субъекта за шиворот и в кровь набил физиономию, все ребята это видели, мак же видел и педагог русского языка Николай Нилович Филатов. Но никто меня не ругал, а все как-то неловко отворачивались, - вот такое раньше было отношение к евреям. Второй спектакль, который также нельзя забыть, это Ведекинда «Пробуждение весны». В этой пьесе фактически три действующие лица – Вендела, молодой человек Мриц и человек в маске, исполнителей помню отчетливо, Вендла – Ардатова, Мориц – Солонин и человек в маске Андрей Иванович Чарин. Спектакль будирующий все чувства человеческие, временами делалось страшно, грустно и почему –то обидно. Очень молодая девушка Вендла очень быстро полюбила этого молодого человека, далее родился у нея ребенок и она умерла – в последнем действии на кладбище этот молодой человек Мориц после самоубийства, с головой под мышкой, встречается с человеком в маске и этот мистический диалог раскрывает судность природы, иногда очень жестоко относящейся к юнцам – я уходил с этого спектакля с чувством горечи и обиды и говорил сам себе «и больно и смешно»; реакция от этого спектакля была справедливая и верная, было что-то общее с тем состоянием о котором я писал, когда в МХАТе смотрел пьесу Леонида Андреева «Жизнь человека». И действительно, как странно все вжизни и в природе и как иногда по неопытности и по недостатку влияния со стороны взрослых можно не только поколечить себя, но и даже погибнуть; помню,что в 5-ой гимназии был ученик Шуберт, он застрелился, какая причина самоубийства? Догадайтесь сами. Считаю необходимым вспомнить артистов этого театра Андрея Ивановича Чарина и Николая Мариусовича Радина, Чарин по амплуа драматический любовник с редким темпераментом, очень красивый, имел большой успех у зрителя, кажется я его видал во всех игранных им ролях – Незнамова в «Без вины виноватые», Карандышева в «Бесприданнице», ученика в «Отметка в поведении», Сергея в «Юной буре» и другие роли, которые он играл отлично, мне говорили, что настоящая его фамилия Галкин, вскоре он совсем со сцены исчез, кажется умер. Николай Мариусович Радин – это тоже актер, которого забыть нельзя, в конце своей жизни он работал в Академическом малом театре, этого актера я называл мастером диалога. Уже много позднее, когда мне пришлось заниматься всеми театрами нашего СоветскогоСоюза и Радин в то время служил в бывшем театре Корша, который в период НЭПа держал известный антрепренер Морис Миронович Шлуглейт.

Из прошлых ролей Радина нельзя забыть исполнение Фонлауфена в пьесе Бейерлейна «Вечерняя заря», причем его портнершей была актриса Лисенко, это единственная женская роль в этой пьесе, их диалоги до сих пор во мне звучат и в будущем, когда я уже был режиссером всегда старался добиваться от исполнителей Радинской непосредственности и особенного общения с портнером. Интересно то, что Радин меня убедил в том, что самое трудное в актерском мастерстве, это вести диалог и понятно, что на сцене остается только два человека и надо суметь заставить зрителя слушать беседу двух исполнителей, чтобы зритель не отвлекался и не скучал. Однажды в беседе с Константином Сергеевичем Станиславским в 1921-м году после спектакля Вахтонговского театра «Чудо Святого Антония», мы коснулись вопроса о мастерстве диалога, причем я к этому спектаклю /Антония играл Ю. Заведский/ и к некоторым моментам спектакля относился критически, мне долго Константин Сергеевич говорил о значении диалога, объясняя его методы работы над диалогом, причем я понял то, что было для мен неясным, а именно – Диалог это – обоюдное понимание, обоюдное сочуствие илинесогласие, обоюдная образность и обоюдная комертоновская музыка. Но в результате мне Константин Сергеевич сказал, «вот Вы на берегу реки и раздается церковный звон, неужели Вы ничего не почувствуете» – и это его ирония меня очень обидела, так как моя критика этого спектакля была честной, может быть и не особенно мудрой, но что же делать ! мне тогда было всего 28 лет, в которые Советская власть доверила мне руководство театрами молодой Республики.

Прошу простить за отвлечение от хранологических воспоминаний, но это необходимо потому, что задачей моей этой работы я ставлю не только описание воспоминаний и своей иронической автобиографии, но и тех моментов из моей ранней и поздней деятельности, которые современникам могут принести некоторую пользу.

Теперь вспомним лета 1910-го года. Мать устроила меня на дачу к своей подруге Елене Флегонтовне Ворониной в дачное место Кунцево по бывшей Александровской железной дороге. В то время Кунцево было популярным дачным местом и разделялось на Старое и Новое Кунцево. Старое Кунцево было пасположено по правую сторону от вокзала, а Новое Кунцево по левую сторону и примерно в километре к следующей остановке «Немчинов пост» местечко называлось Богдановка; там был круг и открытая сцена, в общем это называлось «Новое Кунцево» –«Богдановский круг», об этом «Богдановском круге» я узнал уже на третий день по приезде на дачу я пошел на Богдановку. Оказалось, что на Богдановке живут самые богатые люди из всего Кунцево, у которых собственные дачи. Вспоминаю самого богатого и важного господина Яшке, у которого была лучшаядача и Яшке был председателем общества благоустройства «Новое Кунцево», далее я познакомился там же м очень богатым человеком Требогановым, так же дачевладельцем и хозяином магазина хозяйственных товаров, который был на б.Тверской улице / теперь Горького/ у Александровского вокзала, познакомился с Верой Емельяновой у отца которой было похоронное бюро, там же находящееся у Александровского вокзала; познакомился с владельцами Сетунской текстильной фабрики, братьями Шульц, все это были очень богатые люди, и большинство из них хотели учавствовать в спектаклях; мне было находиться среди них как-то неудобно и даже тоскливо. У них у всех дачи, свои предприятия, все они прекрасно одеты, живут в свое удовольствие, а я живу в полуверсти от них в плохой даче, имея фактически угол. Обиды я особенной не чувствовал от существующей материальной разницы, но почему-то мне думалось, что я умнее их всех, так как все это богатые солидные люди выбрали меня, восемнадцатилетнего юношу, руководителем и режиссером их театральной площадки «Богдановский круг». Первым спектаклем 20-го июля были два водевиля «Виц мундир» Каратыгина и «Самоубийца» Ленского в том и другом Водевилях я играл и особенный успех имел в роли Савушки, которого я играл не в первый раз, мне особенно удавалась сцена в начале действия, где я еще до открытия занавеса пел в каком-то особенном тембре «Разлука ты разлука, чужая сторона» и далее начиналось действие, моим партнером был любитель Карапалкин. Мне преподнесли несколько букетов цветов, причем эти подарки мне голову не кружили, так как где-то далеко в моем существе я инстиктивно чувствовал, что все, что я делал, это не настоящее актерское мастерство и даже не предвестник будущего, а что-то временное, случайное. Ведь мною на сцене никто не руководил, а по настоящему учиться актерскому мастерству у меня не было возможностей. Но 8-го августа за мою работу мне устроили Бенефис, по всему Кунцеву были развешены афиши, я много готовился к своему бенефису, исполняя роль Пылаева в пьесе Тихонова «Через край». Сцена была открытая и на мое «счастье», в этот день пошел такой ливень, что спектакль пришлось отменить. Таким «счастливым» я справил свой первый бенефис.

Еще вспомним лета 1911 года, когда мне было уже 19 лет, я был в другой гимназии А.Е. Флерова, куда меня перевели из 5-ой гимназии в 6-й класс, так как на переэкзаменовке из 5-го в 6-й класс я провалился по греческому языку и должен был остаться 5-м классе на второй год, но так как три раза подряд оставаться в классе но закону было нельзя /я сидел по два года в 3-м и 4-м классах/ то мой доброжилатель Александр Сергеевич Барков, о котором я уже писал взял меня в гимназию Флерова, где он был в это время назначен директором.

Летом 1911-м году я жил на даче в Чухлинке, где мы построили новую открытую сцену, по нашему летний театр на даче Косятова, материально нам помогали Мария Федоровна Косятова, ее супруг Павел Егорович Косятов и очень добрый и хороший господин, которого мы все очень любили Николай Афонасьевич Лотков, владелец небольшой типографии в Таганке, куда я отвозил печатать афиши, что делал Лотков безвозмездно. В этом летнем сезоне я уже не был режиссером, так как мы пригласили артиста почти профессионала, Андрея Дмитриевича Трофимова. Этим летом наш театр имел очень большой успех, я сыграл успешно несколько ролей при чем наибольший успех имел в пьесе «Ни минуты покоя», где я играл старика и опять своеобразно напевал «Не шей ты мне матушка, красный сарафан».

Заканчивая вторую главу своих воспоминаний я должен сделать некоторые выводы. Самым большим дефектом из всей этой пусть будет «деятельности», это то, что я не хотел учиться, гимназия меня не радовала и этим я себя губил, так как настоящего образования я не получил, но ведь без причины ничего не бывает, почему же я так отрицательно относился к учебе? А причиной было то, что будучи прекрасно приготовленным для поступления в гимназию, я должен был держать экзамен в 1903-м году в Московскую Седьмую гимназию, где директором был Херсонский друг моего покойного отца и который обещал меня устроить учиться на казенный счет, так как мать на оплату за учение средств не имела. Звание я имел мещанина, а 7-ая гимназия была дворянская, дети из других сословий принимались очень ограниченно. Я должен был сдать экзамены на круглые пять, иначе меня принять в гимназию не имели права. Я очень хотел учиться, занимался ночами и не было вопроса на который бы я не мог ответить.

Я отлично сдал письменные экзамены, прекрасно ответил по Закону Божьему и русскому языку, но по устной арифметике на один вопрос, что сделается разницей если уменьшаемое увеличим на 20 единиц, а вычитаемое уменьшим на 40, я поторопился и ответил неверно и получил четверку. И меня не приняли только из-за того, что я был мещанин. Разве это было не горе, разве было не обидно, разве было не жестоко и разве это было справедливо и я возненавидел и гимназию и учебу и никакие хорошие влияния хороших людей не могли повлиять на меня положительно. Это было не упрямство, а что-то нездоровое, психологически что-то было повреждено, отнято; и даже теперь на склоне лет, когда я все это вспоминаю, делаю вывод, что как осторожно надо относиться к детям, начинающим учиться, как необходимо понимать ребенка, не губить его, а всячески беречь и защищать, до тех пор пока он сам себя не сможет защитить.

В наши дни, когда я пишу это иногда грустные воспоминания, хочу кричать на весь мир, что в наши советские ясные дни, в нашу великую Ленинскую эпоху для молодежи предоставлены все возможности, чтобы получить настоящее, полное образование, что всегда являлось основой жизни.

Дорогая любимая молодежь! Учитесь, учитесь и учитесь. Относитесь критически к себе самим, не губите того, что дается Вам природой, берегите свою молодую чистоту и из Вас всегда выйдет передовой гражданин, который сможет и даже обязан помогать отстающим, приносить пользу народу и стремиться к прогрессу.

Партнёры сайта

Электронная библия