Статья создана в период увлечения автора теорией и методологией истории. Публикация: Журнал ФИПП. 2005. № 3 (9). С. 40 – 45.

Формирование гендерной истории на Западе начинается на рубеже 60 – 70-х годов XX века. Этому способствовал целый ряд социальных факторов, однако основными были молодежное движение (в том числе и так называемая «студенческая революция» 1968 года), «сексуальная революция» и «вторая волна» феминизма (предтечей ее была Симона де Бовуар с ее книгой «Второй пол» (1949), которая предложила рассматривать женскую субъективность как Другое по отношению к субъективности мужской ). Следствием этого стало появление направления в социальных науках, получившего названия women’sstudies или социальной феминологии. Объектом изучения для этого направления стало социально-экономическое и политическое положение женщины в обществе, эволюция ее социального статуса и функциональных ролей , а целью – «добавление (adding) женщин» в традиционные социальные и гуманитарные дисциплины .
В рамках women’s studies формируется и историческая феминология (называемая также «женской историей» – women’shistory), изучающая «изменение опосредованной женским полом действительности “в пространстве” и “во времени”» . Выделению этого направления, помимо общих причин формирования women’s studies, способствовала институционализация «новой социальной истории» .
Вслед за Н.Л. Пушкаревой можно выделить три направления в исторической феминологии. Историки первого направления (К. Гиллиган, Р. Брайденталь, К. Кунз), появившегося раньше всего, стремились показать в своих работах постепенной улучшение положения женщин, начавшееся в раннее новое время . Сторонники второго, представленного направлением в германской историографии, получившим название истории полов (Geschlechtsgeschichte), утверждали, что никакого прогресса в положении женщин в Новое время не было, и об изменении их положения можно говорить лишь применительно к XX веку . Третье направление (Н.З. Дэвис, Б.С. Андерсон, Ю.П. Цинсер) вообще отрицало возможность познания того, «какой была реальная жизнь и реальное положение женщин в давно прошедшие эпохи, поскольку это уже “утраченная реальность”, не обеспеченная к тому же… достаточным количеством репрезентативных источников» (курсив автора – А.В.) . Поэтому историки этого направления отказались от написания «женской истории» и обратились к истории «представлений о женщинах, их месте и роли в жизни общества» .
В 80-е годы в связи с появлением таких научных направлений, как историческая и социальная психология, психоистория, история чувств, история ментальностей, а также развития culture studies, «женская история» получает большую популярность. Происходит ее институционализация (появляются научные организации, занимающиеся исторической феминологией, вводятся учебные курсы по истории женщин) . Показателем этого можно считать выход библиографического указателя по истории женщин от античности до Французской революции .
К этому времени становятся очевидными основные достижения исторической феминологии. Главной ее заслугой можно назвать постановку вопроса о вписывании женщин в историю, благодаря чему новое измерение было придано политической, социально-экономической и культурной истории . Среди важнейших идей, сформулированных в рамках этого направления, стоит назвать идею о двух равнозначных сферах или доменах в доиндустриальном обществе (хотя и взаимосвязанных, но все же разделенных): сфере господства мужчины (политика, дипломатия, военное дело) и сфере господства женщины (дом, семья, домохозяйство) .
Однако в 80-е годы проявились и основные недостатки исторической феминологии. Происходит постепенное усиление кастовости этой дисциплины, придания ей исключительно женского характера, которая превращается в “историю подавления женщин”. Во многом как антитеза истории женщин возникает история мужчин. Между обеими дисциплинами нарастает обособление .
Выходом из сложившейся ситуации становится гендерная история, возникшая как часть genderstudies. Формированию этого направления способствовал ряд модернистских теорий (теория структурного функционализма Т. Парсонса, теория социализации Т. Парсонса и Р. Бейлса, теория драматургического интеракционизма И. Гофмана) . На развитие гендерной истории влияние оказали такие постмодернистские и постструктуралистские теории, как теория власти М. Фуко, деконструктивизм Ж. Деррида, концепция символического капитала П. Бурдье, концепция женского письма Э. Сиксу и Л. Иригарэ . Поворотным моментом в формировании гендерной истории стал выход статьи Джоан Скотт «Гендер: полезная категория исторического анализа» (1986), в которой нашли отражение главные направления гендерной теории, а также были выделены основные элементы гендера, которые будут охарактеризованы ниже .
Основным понятием нового направления становится «гендер». Это слово использовалось прежде для обозначения грамматической категории рода, и, лишь в качестве шутки, – применительно к полу . Феминистками было предложено развести два понятия: пол как биологически определенные характеристики и гендер как «набор соглашений, которыми общество трансформирует биологическое в социальное» .
Однако общепринятой концепции гендера не существует. Обычно выделяются три трактовки этого понятия: гендер как социальный конструкт, гендер как стратификационная категория и гендер как культурная метафора . Существует и еще один, псевдогендерный подход, когда понятие «гендер» выступает как более “модный” синоним понятия «пол», а понятие «гендерный» используется как синоним «женского».
Теория социального конструирования гендера наиболее распространена в социологии и имеет несколько вариантов (социально-конструктивистский подход П. Бергера и Т. Лукмана, этнометодология Г. Гарфинкеля, драматургический интеракционизм И. Гофмана) . При всех различиях общим у всех названных теорий является признание того, что гендер – это «система межличностных взаимодействий, посредством которых создается, утверждается, подтверждается и воспроизводится представление о мужском и женском как базовых категориях социального порядка» . Биологический пол при этом выступает лишь предпосылкой процесса причисления себя к тому или иному гендеру (рекрутирования гендерной идентичности). При этом индивид не просто усваивает и воспроизводит гендерные правила и отношения, но и сам создает их (этот процесс был обозначен К. Уэст и Д. Зиммерман как создание гендера (doing gender)) . Все многообразие «представлений и проявлений мужского и женского во взаимодействии» называется гендерный дисплеем (который можно характеризовать и как все разнообразие культурных составляющих гендера) . Объектом изучения при таком подходе выступают три составляющих гендера: поло-ролевые стереотипы, поло-ролевые нормы и половое самосознание (идентичность) .
Вторая концепция гендера, выраженная в статье Дж. Скотт «Гендер: полезная категория исторического анализа», рассматривает гендер как стратификационную категорию наряду с такими понятиями, как класс, раса и возраст . Он рассматривается как составной элемент социальных отношений и одновременно как «первичное средство означивания отношений власти» . Рассматривая гендер как составной элемент социальных отношений Дж. Скотт выделяет четыре взаимодействующих элемента, отношения между которыми и определяют сущность гендера:

Второй аспект гендера раскрывается как «первичное поле, внутри которого или посредством которого артикулируется власть» .
И, наконец, сторонники третьей концепции, сформировавшейся под влиянием французского постструктурализма в лице, прежде всего, Ж. Лакана с его концепцией фаллоса как центрального означаемого полового различия  , предлагают рассматривать гендер как культурную метафору. Мужское и женское при таком подходе представляют собой элементы культурно-символических рядов:
• мужское – рациональное – духовное – божественное – ... – культурное;
• женское – чувственное – телесное – греховное –  ...  – природное .
Различные явления или понятия отождествляются через соответствующий культурно-символический ряд с мужским («маскулинным») или женским («феминным»). Из этих соотнесенных явлений или понятий создается определенная иерархия . При этом маскулинность и феминность не являются чем-то реально существующим; они – лишь субъективные конструкты, основанные на подавленных желаниях. Систематическая интерпретация этих сознательных и подсознательных желаний может осуществляться на основе анализа языка .
Итак, в 60 – 90-е годы происходит складывание гендерной истории, сформировавшейся на основе главных концепций гендера в рамках социального конструктивизма, неомарксизма и постструктурализма. Однако для истории наибольшее значение имели второе и третье направления, методы которых, в зависимости от теоретических установок автора, сформировали методологию гендерных исследований.

* * *

Так формировалась гендерная история на Западе. В России же первое обращение к изучению положения женщин в историографии происходит в годы перестройки. Одной из первых крупных научных работ по этой теме стала монография Н.Л. Пушкаревой «Женщины Древней Руси» . В начале 90-х годов происходит обращение к западному опыту «женской истории» .
Гендерная история получает свое распространение лишь во второй половине 90-х годов, когда создаются специальные исследовательские центры во многих городах России и СНГ (Москва, Харьков, Тверь и т.д.), публикуются сборники научных статей и учебные пособия по гендерной истории , публикуются переводы ключевых работ на русском языке, проводятся научные конференции, выпускается (правда, до сих пор единственное в СНГ) научное периодическое издание – «Гендерные исследования» .
Однако можно согласиться с тезисом М.Г. Муравьевой о том, что гендерные исследования в России до сих пор находятся на уровне западных исследований 70-х годов, т.е. на стадии формирования, когда гендерные исследования еще не отделились от women’s studies и feminist studies .
Можно выделить несколько причин такого положения отечественной гендерной истории. Во-первых, это смешение гендерной и женской истории. Распространенной является точка зрения, что гендерная история занимается изучением женщин. Однако это не так, гендерная история изучает не столько историю женщин и историю мужчин, сколько их взаимодействие и формирование гендерных отношений. В-третьих, это неприятие к теории (характерное, впрочем, для отечественной историографии в целом), когда автор, заявляя о гендерном подходе, который он будет применять в своем исследовании, продолжает работать в рамках позитивистской парадигмы (чем страдают историки-феминологи, стремящиеся вписать женщин в историю, а тем более написать отдельную «историю женщин»). Наконец, в-четвертых, это псевдогендерный подход, когда понятие «пол» подменяется понятием «гендер», автор же продолжает стоять на биодетерминистских позициях, полагая два противоположных гендера чем-то неизменным и предопределенным биологическими параметрами.
Таким образом, очевидна необходимость в некоем новом подходе, который мог бы избавить гендерную историю от феминистской однобокости, но, вместе с тем, не привел бы к андроцентризму (универсализация мужской субъективности, рассмотрение ее как нормы, а женской – как отклонения от нормы) и эссенциализму (стремлению зафиксировать некую неизменную женскую сущность) . В качестве такого подхода может выступить историческая феноменология. Стоит оговориться, что этот подход ни в коей мере не претендует на то, чтобы быть единственно верным, он – всего лишь один из многих подходов к гендерной истории, способный, однако снять ряд ее противоречий.
Историческая феноменология как методология исторического знания начала формироваться в России после выхода в 1998 году книги А.Л. Юрганова «Категории русской средневековой культуры» .
Основным принципом исторической феноменологии является epoche (в переводе с греческого «отказ, воздержание от суждения») или феноменологическая редукция, «отказ от априорных суждений о существовании тех или иных предметов» , «выведение за скобки» жизненного мира, в результате чего он начинает существовать лишь для меня, но я, очистив свое сознание от установок обыденности оказываюсь по отношению к нему в положении наблюдателя . В исторической феноменологии этот принцип предполагает три формы отказа: во-первых, «отказ от психологизации, от установки современного сознания на понимание того или иного опыта чужой одушевленности через собственный опыт», во-вторых, «отказ от естественной модернизации (или так называемого “здравого смысла”), которая ведет к тому, что исследователь навязывает источниковой реальности собственные, привычные, традиционные, научные и прочие современные ему причинно-следственные связи» и, в-третьих, «отказ от абсолютизации познавательных возможностей, при которой исследователь, движимый идеей понять истоки того или иного явления, игнорирует природу самого явления» .
Применительно к гендерной истории принцип epoche наполняется новыми качествами. В основе стоит отказ от понятия «гендер», присущего современному обществу. Историческая феноменология выступает против основного принципа феминистской эпистемологии, формулируемого как «частичная идентификация», опосредование истории через собственный женский опыт (впрочем, то же самое касается и собственного мужского опыта), поскольку этот опыт связан с современной культурой, а такое опосредование приводит к тому, что история конструируется в соответствии с исходными установками исследователя. В результате последовательного осуществления принципа epoche Я исследователя приобретает вид чистого ego с чистым потоком cogitationes, направленных на гендерные представления другой эпохи .
Историческая феноменология способна предложить и новое толкование самого термина гендер, вмещающее в себя все имеющиеся. Гендер представляет собой интенциональное переживание, «сознание о» (выражение Э. Гуссерля) поле как биологическом и социокультурном явлении . Другими словами, гендер – это миф (рассматривая при этом миф в трактовке А.Ф. Лосева), который характеризуется своей, присущей именно ему истинностью, принципиальной закономерностью и структурой . Именно в такой трактовке гендера становится очевидной необходимость феноменологической редукции для достижения цели исторической феноменологии – «описания мифа и реконструкции его причинно-следственных связей в первоначально семантической оболочке» , так как следует отойти от своего собственного гендерного мифа и обратиться к гендерному мифу источника, который не аналогичен мифу исследователя.
Однако предложенная концепция гендера не означает отказа от старых. Модель четырех элементов гендера Джоан Скотт остается в силе, однако внимание уделяется не разграничению этих элементов (которое представляется достаточно условным), а их целостному взаимодействию, которое и образует гендер. Как и в постструктуралистской методологии, предметом анализа выступает язык, однако анализ строится не как выявление подсознательных подавленных желаний, а как раскрытие гендерного мифа, который представляет собой осознанную личную историю, выраженную в словах . На основе личной самоидентификации субъект и строит свои гендерные представления, которые выражаются посредством культурных символов, с которыми связано все многообразие индивидуальных смыслов . Однако это во всем этом многообразии можно выделить и некие общие смыслы, топосы, формированию которых способствуют различные нормативные концепции гендера (доктринальные, юридические, политические и т.п.).
При анализе гендерных мифов стоит учитывать то, что понятие «гендер» как часть метаязыка науки само по себе абстрактно, тогда как свойственные той или иной культуре представления, которые мы называем гендерными, порождены ей самой и представляют собой «жизненно ощущаемую и творимую вещественную реальность» . Гендер как один из мифов – не схема и не аллегория, это – символ, в котором существует равновесие между «идеей и образом, “идеальным” и “реальным”» . Однако это не означает, что следует отказываться от понятия «гендер». Полезность и важность его для исторической науки отрицать нельзя, поскольку именно это понятие позволяет показать отношения между полами как динамические и культурно детерминированные, в отличие от статичного понятия «пол», которое несет в себе многочисленные коннотации, связанные с биодетерминизмом и эссенциализмом.
Новое содержание приобретает и принцип интерсубъективности. Помимо того, что мы признаем существование чужой одушевленности, другого ego (которое при этом не аналогично ego исследователя) , мы должны согласиться и с принципом, сформулированным Симоной де Бовуар о женской субъективности, которая конституируется как Другое по отношению к субъективности мужской . Признавая существование личности автора, мы должны признать и то, что он, соотнося себя с тем или иным полом, обладает определенными гендерными представлениями, которые находят отражение в источнике. Эти представления могут не образовывать целостного образа, но, влияя на другие культурные символы и понятия, придают им новые смыслы.
Таким образом, изучение гендерной проблематики в рамках исторической феноменологии связано с реконструкцией гендерного мифа. Реконструкция эта должна начинаться с того, что исследователь проводит редукцию гендерного мифа, присущего современной ему культуре. Поэтому изучение источника происходит не на основе раскрытия смыслов источника через собственный опыт, связанный вследствие «частичной идентификации» с современным гендерным мифом, а через обращение к опыту чужой одушевленности. Благодаря этому становится возможным его понимание (т.е. «последовательное и направленное раскрытие в исторических источниках объяснительных процедур субъекта культуры, реконструкция способов его внешнего самоописания во времени и пространстве») , а не объяснение. Именно к пониманию, по моему мнению, и стоит стремиться в рамках гендерной истории.

Электронная библия